Не знаю, мечтал ли Сергей Мамчик найти в детстве клад, но почему–то кажется — мечтал. И дело не только в путешествиях–походах, до которых школьник из Жодино был большой охотник, — в кружке по спортивному ориентированию и туризму Беларусь вдоль и поперек исходил, в Крыму и Карпатах побывал. Была у него особая любовь к географическим картам! Надеялся собрать целую коллекцию карт и, быть может, мечтал с помощью какой–нибудь клад «пиратский» отыскать...

Карты молодой ученый Сергей Мамчик сегодня не собирает. Сам создает. Правда, не географические, а геологические. С помощью некоторых из них тоже можно отыскать своеобразный клад — например, спрогнозировать, где искать полезные ископаемые на территории страны. Особо интересуют Мамчика бурые угли. Они нашему суверенному государству сегодня очень даже пригодятся: страна вынуждена думать о своей энергетической безопасности. За то, что удалось выявить «особенности строения юрских отложений Беларуси и установить закономерности пространственного размещения структур, с которыми связаны залежи бурых углей», что позволяет в итоге лучше организовать их поиск, кандидат геолого–минералогических наук Сергей Мамчик и стал в этом году стипендиатом Президента. Как талантливый молодой ученый.

Как признается сам, рад по этому поводу не столько за себя, сколько за более молодых коллег. Ученый секретарь Института геохимии и геофизики Национальной академии наук Беларуси Сергей Мамчик шутит: «Перед ними теперь живой пример того, что в геологической науке можно не только трудиться, но и награды получать!»

— Сергей, а много ли в институте тех молодых, кому можно показывать пример? Слухи о том, что вся ученая молодежь «убежала» в коммерцию, до сих пор ходят...

— «Убегали» все–таки больше в конце 90–х, но какие были тогда у ученых перспективы?..

Сегодня в нашем институте молодых — человек двадцать. Немного, согласен. И пока еще при том же распределении молодые геологи с большей охотой идут не в академический институт, а в производственные организации — финансирование там получше, зарплата повыше... У меня тоже когда–то был выбор: остаться в науке или уйти в коммерцию. В последней я подрабатывал (надо было кормить жену, дочку) и был, признаться, даже соблазн остаться там вовсе. Но душа была за науку... Понимаете, наука — это в первую очередь созидание. Созидающей остается она и сегодня, когда даже академические институты настроены на то, чтобы получать коммерческую отдачу от своих проектов. И если ты настроен на эту волну созидания — а я был настроен, — то «перерастешь» те трудности, которые встречаются на пути любого молодого ученого. Небольшие бюджетные оклады, например. А станешь специалистом — появится возможность и по хоздоговорам трудиться, и гранты получать... Главное — не сидеть сложа руки и приложить свои собственные силы к успеху!.. И я действительно надеюсь, что мои молодые коллеги, которые еще только готовятся к защите диссертаций, посмотрят на свое будущее в науке более оптимистично. Благодаря моему примеру в том числе.

— А на что, если не секрет, тратите сегодня президентскую стипендию?

— Как молодая семья, мы построили квартиру — конечно же, с помощью государства, благодаря льготному кредиту... А вот обустраивать ее нам и помогает стипендия. Наконец–то дома на меня смотрят с уважением — кормилец! (Смеется. — Е.Д.) А если серьезно, то действительно приятно чувствовать, что мои 10 лет в науке получили такое серьезное вознаграждение.

— Десятилетие в геологической науке... Насколько мне известно, когда вы поступали на географический факультет БГУ, то думали больше о профессии географа, чем геолога. Что заставило изменить первоначальный выбор?

— Хотя и мечтал я о географии, поступал вначале на... философский факультет. Как–то совсем неожиданно для себя перед подачей документов решился... Слава Богу, не поступил — балла не хватило, и на следующий год пришел–таки на любимый и родной геофак. И был этому очень рад. Помню, как все студенты ожидали практики после второго курса. Старшекурсники взахлеб рассказывали нам о Хибинах, Урале, Туркмении...

Мы были первым курсом, который никуда не поехал. Просто ехать было некуда — Союза не стало... Практику очень весело и здорово провели дома, на геостанции под Воложином. (Кстати, хочу заметить: если человек мечтает, то мечты сбываются! Те мои друзья–однокурсники, кто очень–очень хотел побывать в далеких уголках, они и побывали! Пусть не на практиках, но в походах! Так что мечтайте!)

А географом я действительно не стал. Преподаватели на четвертом курсе «переориентировали» на геологию, вроде как «стране вы там нужнее». Вначале боялся, что специальных знаний не хватит, но оказалось, что геология — очень широкая наука. Нашлось в ней место и для меня... Лаборатория геотектоники, в которую я пришел, занималась изучением строения и движения блоков земной коры. Конечно, мне хотелось чувствовать себя на уровне наших мэтров в геологии, хотелось понимать, о чем они говорят, хотелось, чтобы и ко мне прислушивались... С географическим образованием в геологии, считается, вроде как проще — есть необходимые масштабность, комплексность мышления. Это так. Ну а недостающие знания приходится «добирать». У нас никто не стесняется спрашивать и в 30, и в 60. Это же наука, без новых знаний не обойтись!

— Вас, любителя дальних походов, не испугало отсутствие романтики в будущей профессии? Ну что интересного можно найти в родной стране, которую порой называют бесприданницей?

— Романтика в ее классическом представлении действительно осталась в Союзе с его необъятным пространством, с далекими долгими экспедициями, с поиском богатейших месторождений... В условиях Беларуси геолого–производственные работы вроде как просты: скважина пробурена, добытый керн (порода) разложен в ящики — приезжай, смотри, оценивай. Все происходит на самой обычной производственной площадке. Какая тут романтика?.. И все же я ее нашел. В самостоятельном составлении тех самых карт, которые в детстве мечтал только собирать. Оказалось, геология не только изучает вещество, но и отображает его структуру в карте. Весьма увлекательное занятие.

— То есть с помощью карандаша и бумаги вы можете «закартировать» всю структуру земли?

— Могу, с той только разницей, что карандаш и бумагу современным ученым давно заменил компьютер. Некоторые уже разучились собственную подпись ставить... Но суть процесса остается прежней. Полученные производственниками при поисках и разведке данные требуют научной обработки: а почему есть здесь полезное ископаемое или его нет, отчего так, а не иначе залегает пласт... С локального уровня выходим на глобальное, в масштабах республики обобщение. Выясняем закономерности, сравниваем с другими регионами. Выстраиваем общую картину, которая становится прогнозом поиска на будущее: скажем, бурить или не бурить дальше...

— В родном институте вы сейчас занимаете должность с мудреным названием ученый секретарь. Как надолго вы распрощались с бурыми углями?

— А я не прощался. Правда, времени на собственные исследования теперь поменьше... Зато появилась возможность остановиться, переосмыслить уже достигнутое. Классическая школа в тектонике предполагает некую истину, я бы сказал, в последней инстанции, а современные подходы требуют оценить тот же результат с нескольких сторон. И сделать, может быть, не один вывод, а три...

Проблема с твердыми видами ископаемых у нас, безусловно, есть. Дело в том, что, живя в Советском Союзе и пользуясь обширной топливно–энергетической базой, мы могли не «мелочиться» и потому не занимались не слишком рентабельными небольшими месторождениями. Сегодня, когда у нас свое государство и остро стоит вопрос собственной энергетической безопасности, мы должны думать и о своем, а не только привозном топливе. Хотя бы частично. Кстати, в той же Германии, чья потребность в энергетических ресурсах несравнимо больше, чем у нас, а своя обеспеченность такая же, как в Беларуси, проводят такую добычу... Пусть не очень велики у нас запасы, пусть не слишком удобно их перерабатывать, но на черный день их можно использовать. Так что проблема не в поиске новых месторождений, а в строительстве добывающих предприятий и разработке новых технологий. Это задача — на ближайшие пять лет, в первую очередь для известного Бриневского месторождения в Гомельской области.

Что касается моей должности, то ученый секретарь отвечает за всю научную информацию в институте. Фактически надо знать обо всем, делать отчеты, работать со СМИ и даже отвечать на звонки наших граждан, которые, например, интересуются: что делать с камнем, найденным при раскопках и который «не пилится». Может, метеорит?.. А вообще, признаюсь, мне очень интересно посмотреть, чем занимаются коллеги из других лабораторий. Когда занимаешься только своей темой, пишешь диссертацию, настолько «зашиваешься», что других не видишь. Теперь вижу! И учусь!

— Мы уже затронули тему полезных ископаемых страны. Хочу спросить не только о бурых углях: мы действительно так небогаты, как принято считать? Или просто знаем о себе мало?

— Из достаточно объемного списка разведанных месторождений используются сегодня единицы. Вот все знают об уникальном Солигорском месторождении, а у нас таких еще, представьте, два!.. А если учесть, что открытые месторождения сосредоточены на одной пятой нашей территории, в «скарбонке» Припятского прогиба, а все остальное почти не изучено или изучено мало, — как говорить о бедности, по–настоящему не зная, что у нас есть? Конечно, каких–то значительных запасов золота у нас нет. Хотя алмазы ищем, наш институт тоже выполняет несколько тем...

Сейчас своего рода переломный момент в нашей отрасли. Принят план интенсификации недр, Главой государства утверждена в начале этого года Программа геологоразведочных работ. Знаю: многие коллеги и в лаборатории тектоники, возглавляемой Радимом Гарецким, и в целом в институте и отрасли настроены работать по–новому и на пользу государства.

— Ну что ж, будем ждать успехов геологов, чтобы еще больше гордиться Родиной... Сергей, а походам находится место в вашей нынешней жизни?

— Наука, как принято говорить, требует жертв. Вот ею и стала для меня походная романтика. Сегодня даже на любимую гитару нет времени, хотя привычка петь осталась — в транспорте пою «про себя».

Но жизнь идет, дочка подрастает, и я очень надеюсь, что скоро в какой–нибудь интересный поход мы выберемся уже всей семьей. А раз надеюсь и мечтаю — непременно сбудется!