Его 70-летняя жизнь — это фантастическое соединение множества самых несовместимых дел: увлечение архитектурой и защита ворот “Зенита”, геофизика и космонавтика, вулканология и участие в испытании лунохода. Он всегда выбирает риск, опасность.
Имя Генриха Штейнберга, выдающегося исследователя вулканов, известно во всем мире. Академик РАЕН, он в течение нескольких лет возглавляет Институт вулканологии и геодинамики. Естественно, этот институт не в Москве, а на Сахалине, с отделением на Курилах.
Подвиги Геракла
Генрих — личность легендарная. Он в одной дружеской компании с Бродским, Рейном, Битовым, Городницким, Алешковским. Когда-нибудь Генрих сделает свою книгу о любви к действующим вулканам, о самых опасных своих спусках в огненный зев Вельзевула. О нем сделаны фильмы. Андрей Битов написал о нем книгу “Путешествие к другу детства”, полную юмора, розыгрышей и нескончаемого удивления перед своим однокашником Генрихом, которого Андрей называл вулканавтом. Вулкан завораживает и страшит даже на экране. Вулканолог Штейнберг раскрыл множество земных тайн. Он открыл на острове Итуруп месторождение рения. Он здесь в вулканических газах. Объектив кинокамеры венгерского кинооператора Золтана, снимавшего фильм о Штейнберге для немцев и французов, поймал удачу: ученый на специальном тросе со ступеньками спускается в брюхо вулкана. Генрих уходит в воронку, в облако горячего газа.
— Страшно? — спрашиваю исследователя.
— Нужно рассчитать возможные опасности. Следить, чтобы у тебя под ногами не было больше 150 градусов. 120 и 150 подошва держит некоторое время. При этой температуре газ еще виден.
На экране Генрих после подъема из вулкана шатается, ему нечем дышать, он валится на грунт и дышит из кислородного баллончика. Слегка “поджаренные” ботинки со штырями на подошве снимают с него друзья.
— Этот спуск происходил в 2002 году, мне было 67. Извержение вулкана произошло три года назад. И за это время дно кратера не остыло, а прогрелось от лавы до 700 градусов.
— Как тут не воскликнуть: “Ну и мужик этот Штейнберг!”
— Есть еще силы. В 2000 году я проходил медицинское обследование: ученые хотели проверить, что там во мне изменилось с той поры, когда меня в 33 года готовили в космонавты. Тогда нашли идеальным для полета в космос. Они мне объяснили: мой физиологический возраст оказался на 12 лет ниже календарного. 33-летнему мужику они дали 21. Вторая проверка этот факт подтвердила.
— Почему ленинградец, мечтавший продолжить семейную традицию — стать архитектором, вдруг выбрал вулкан?
— Не вулкан я выбрал, а Камчатку. После 3-го курса в 56-м году попал туда на поисковые работы. На распределении после окончания института меня направили в Хабаровское геологическое управление. А там я выбрал Камчатку… С Институтом вулканологии я связан с момента его образования.
— Генрих, к этой работе, наверное, нужно себя как-то особенно психологически готовить?
— Только реальность учит. Когда я первый раз спустился в кратер Авачинского вулкана, на дне его я столкнулся с раскаленными породами. Температура — около 800 градусов. Спустился я с обычными термометрами, рассчитанными до 500 градусов. Они у меня очень быстро “полетели”. И до меня дошло: породы на дне не красноватого цвета, а раскаленные. Туда — нельзя.
— Зачем вы спускались в такой ад?
— Отбирал пробы газа из кратера в местах наиболее высоких температур. И вот я тогда впервые обнаружил: хотя вулкан извергался 16 лет назад, но на его дне высокая температура. Мой первый спуск в кратер действующего вулкана стал сенсацией — об этом писали многие газеты.
— Ваша популярность в ученых кругах Европы и Америки поразительна. Что вы делали в Италии?
— Италия — моя любимая страна Европы. Там, кроме Везувия и Этны, есть замечательные Эоловы острова. По мифологии Эол — бог ветра. Это маленькая островная дуга, раз в пятьдесят меньше Курильской. Несколько островков — и на них два действующих вулкана: Стромболи и Вулкано. Стромболи был моим первым итальянским вулканом. Он замечательный! Извергается непрерывно с 1500 года до нашей эры. Вся Европа ездит смотреть на красивые извержения через каждые 20 минут. К нему сделаны дорожки, подъездные пути. Туристы — в восторге. Но иногда извержение усиливается, начинает изливаться лава, и Стромболи становится менее доступен.
— Вам не всегда удается избежать беды?
— Было всякое. В октябре 62-го года мы со студентом Сашей Таракановским проводили с самолета аэромагнитную и аэрофотосъемку. Он предложил мне проверить над вулканом еще и уровень радиации. Включили аппаратуру и получили четкую аномалию над раскаленным куполом в кратере. Зашли на маршрут еще раз — действительно идет радиоактивная аномалия…
Напомню, в конце октября 62-го начался Карибский кризис. Американский флот подошел к берегам Кубы, наш флот двинулся туда. Я собрал отряд, и вертолет забросил нас на вулкан Карымский. Командир сказал: “Лучше летите на вулкан — в Петропавловске еще опаснее”. Высадились. Вертолет ушел. Поставили лагерь. Пошел снег. Мы потыкали радиометры в лаву — никакой аномалии. Стал думать… В газах? А взять газовую пробу можно только в кратере. И полезли мы с Чирковым, моим помощником, на кратер. Взрывы шли над нами. И мы решили, что самую опасную зону миновали. Но произошел направленный взрыв прямо в нашу сторону. Меня защитил большой камень, а Чиркова срезало камнепадом. И, как мне потом объяснили, я допустил ошибку: бросился к нему вместо того, чтобы выждать минуты две, пока пройдет камнепад.
Чирков видел, как меня срезало камнем величиной с табуретку. Хорошо, что зацепило не всей массой. Я отключился. К счастью, у Чиркова был только перелом бедра, и он дал аварийную ракету… Никто не мог нас доставить в больницу: военные в те дни стояли по форме №1 — “если завтра война…”. Но 29 октября военным дали отбой, и на следующий день прилетел вертолет противолодочного дозора с океана. Звали вертолетчика-смельчака майор Галанин. Давно разыскиваю его, Игорь Кваша, мой приятель, тоже ищет. Но пока он не отозвался. Майор Галанин посадил вертолет в центре Петропавловска, на стадионе. Из Москвы и Новосибирска прилетели бригады врачей. У меня обнаружили затылочный, теменной, левовисочный переломы, да еще кровоизлияние. Семь суток я находился без сознания. Замечательные специалисты за два месяца привели меня в порядок.
Лирический синдром
Жизнь с самой юности испытывает Генриха на излом. Андрей Битов рассказывал, что в Генриха однажды стреляли.
— Что там у вас почти полвека назад произошло?
— Дочь хороших знакомых пришла ко мне, 24-летнему, в гости. Было милой девочке — 16. Посидели мы, музыку послушали, вина выпили. Первый час. Она не уходит. Собираюсь ее проводить домой, слышу: “Не хочу уходить. Останусь у тебя”. У нас была трехкомнатная квартира, родители в отъезде. Уложил ее в своей комнате и ушел в родительскую спальню…
Генрих вспоминает лирический фарс, разыгранный влюбленной в него девочкой:
— Говорил ей: “Подожди года два, тогда у нас будет совсем другой разговор”. Подошел к окну. Тихая белая ночь. И вдруг слышу щелчок затвора. Я быстро обернулся — девочка держала в руках мою винтовку. (Она висела у меня в комнате. В ней был один патрон на предохранителе.) Ствол направлен мне в голову. Инстинктивно я отвел голову вправо и выставил левую руку навстречу стволу. Грохнул выстрел. Пуля прошибла ладонь навылет. Девочка забилась в истерике, а я, обмотав руку полотенцем, бросился в медпункт. Вот видите — все заросло.
— Что там у вас почти полвека назад произошло?
— Дочь хороших знакомых пришла ко мне, 24-летнему, в гости. Было милой девочке — 16. Посидели мы, музыку послушали, вина выпили. Первый час. Она не уходит. Собираюсь ее проводить домой, слышу: “Не хочу уходить. Останусь у тебя”. У нас была трехкомнатная квартира, родители в отъезде. Уложил ее в своей комнате и ушел в родительскую спальню…
Генрих вспоминает лирический фарс, разыгранный влюбленной в него девочкой:
— Говорил ей: “Подожди года два, тогда у нас будет совсем другой разговор”. Подошел к окну. Тихая белая ночь. И вдруг слышу щелчок затвора. Я быстро обернулся — девочка держала в руках мою винтовку. (Она висела у меня в комнате. В ней был один патрон на предохранителе.) Ствол направлен мне в голову. Инстинктивно я отвел голову вправо и выставил левую руку навстречу стволу. Грохнул выстрел. Пуля прошибла ладонь навылет. Девочка забилась в истерике, а я, обмотав руку полотенцем, бросился в медпункт. Вот видите — все заросло.
Бродский и другие
Александр Городницкий отмечает в Генрихе мужской характер. Петр Фоменко заметил его скромность в сложном переплетении с желанием славы. Андрей Битов образно осмыслил божественную сущность Штейнберга: “Генрих родился с вулканом — вместе”. Сила и красота мужчины-вулкана притягивала людей искусства. Художники андеграунда Михаил Кулаков, давно живущий в Италии, и Анатолий Зверев, к сожалению, рано умерший, нарисовали его портреты. Знакомством с первой женой Генрих обязан Кулакову. А Зверев жил у Штейнбергов в Ленинграде четыре дня. Ночные мужские посиделки горячил не чай. Зато утром по московской привычке Зверев раскладывал на кухне свои рисунки и говорил маме Генриха: “Анна Аркадьевна, три рубля — за любой”. — “Ну что вы, Толя”, — смущалась добрая женщина и давала трешку на “маленькую”.
А на книгах, подаренных Генриху Бродским, есть несколько замечательных посвящений. На “Стансах к Августе. Стихи к М. Б.” читаем: “Генриху Штейнбергу. Пока ты занимался лавой,/я путался с одной шалавой. /Дарю тебе, герой Камчатки,/той путаницы отпечатки. /Иосиф Бродский. 18 июля 89 г.”.
Генрих был у него в Нью-Йорке в разные годы.
— Вы заметили перемены в Иосифе?
— Я как-то прилетел, позвонил. Встретились. И целый день гуляли с ним по Нью-Йорку. Он спросил: “Ты куда вообще едешь?” — “В Аризону, на геологический конгресс”. Иосиф заметил: “Там же сейчас 40 градусов. Пошли в магазин”. Он купил мне костюм — светлый, легкий. Что надо! Пошли в ресторанчик. Потом поехали к нему на Мортон-стрит, в его садике посидели, поговорили, а потом поднялись ужинать на третий этаж, к его соседке. Меня интересовало, приедет ли он в Россию. Он сказал: “Незаметно туда не приедешь, а официоз мне не нужен. Да, собственно, чего возвращаться? Посмотреть на пепелище?”
А в 92-м в Никарагуа было извержение Сьеро-Негро. Я летел руководителем группы вулканологов от МЧС. Летели с пересадкой в Майами. В терминале набрал его номер. Поговорили, а в конце он сказал: “Ты там только никуда не лезь — не рискуй”. Нашей работой на вулкане все были довольны. Еще бы! Мы работали на кратере, и я спустился в кратер, к которому ни американцы, ни европейцы приблизиться не рискнули. А мы дали заключение о том, что можно снимать чрезвычайное положение и возвращать эвакуированное население. Каждый день чрезвычайного положения стоил стране 4,5 миллиона долларов.
В 94-м, в мае, я прилетел в Нью-Йорк с моей последней женой Мариной. И вновь Иосиф одел и меня, и ее. Ему это доставляло удовольствие. Мы с ним общались тогда, будто и не расставались. Потом пошли к нему домой — посмотреть на его дочку Анну, пока ее не уложила спать Мария, жена Иосифа.
Бродский подарил Генриху новые книги и подписал. На книжке “Часть речи” текст: “Милому моему Генриху небольшое словоизвержение от Иосифа Бродского”. На другой — еще одна надпись: “Вулканологу от волконолога”. И еще: “Генриху Штейнбергу, смотрящему в огонь. С любовью Иосиф Бродский”. На сборнике “Мрамор”: “Дорогому Генриху. Прочтите эту пьесу, сэр, она — отрыжка СССР”.
А потом Генрих достает маленький альбомчик фотографий, снятых на похоронах Иосифа. И рассказывает, как все это было. Приехали Барышников, Алешковский, Рейн с Надей, Кушнер, писательница Людмила Штерн.
— Гроб стоял в похоронном доме — с понедельника до четверга. С утра мы собирались там. Потом шли в “Русский самовар”, где три дня шли непрерывные поминки, а вечерами собирались там же.
— Как себя вела вдова по отношению к русским друзьям Иосифа?
— В те печальные дни заметил, что вдова Иосифа держится отчужденно. Похороны взяли на себя ее итальянские родственники. Когда повезли гроб Бродского в склеп, то не позволили сопровождать его даже Барышникову.
— До вас доходит информация, где сейчас Мария с Анной?
— Она вернулась в Италию. Живет в Милане. Говорят, открыла кафе.
А на книгах, подаренных Генриху Бродским, есть несколько замечательных посвящений. На “Стансах к Августе. Стихи к М. Б.” читаем: “Генриху Штейнбергу. Пока ты занимался лавой,/я путался с одной шалавой. /Дарю тебе, герой Камчатки,/той путаницы отпечатки. /Иосиф Бродский. 18 июля 89 г.”.
Генрих был у него в Нью-Йорке в разные годы.
— Вы заметили перемены в Иосифе?
— Я как-то прилетел, позвонил. Встретились. И целый день гуляли с ним по Нью-Йорку. Он спросил: “Ты куда вообще едешь?” — “В Аризону, на геологический конгресс”. Иосиф заметил: “Там же сейчас 40 градусов. Пошли в магазин”. Он купил мне костюм — светлый, легкий. Что надо! Пошли в ресторанчик. Потом поехали к нему на Мортон-стрит, в его садике посидели, поговорили, а потом поднялись ужинать на третий этаж, к его соседке. Меня интересовало, приедет ли он в Россию. Он сказал: “Незаметно туда не приедешь, а официоз мне не нужен. Да, собственно, чего возвращаться? Посмотреть на пепелище?”
А в 92-м в Никарагуа было извержение Сьеро-Негро. Я летел руководителем группы вулканологов от МЧС. Летели с пересадкой в Майами. В терминале набрал его номер. Поговорили, а в конце он сказал: “Ты там только никуда не лезь — не рискуй”. Нашей работой на вулкане все были довольны. Еще бы! Мы работали на кратере, и я спустился в кратер, к которому ни американцы, ни европейцы приблизиться не рискнули. А мы дали заключение о том, что можно снимать чрезвычайное положение и возвращать эвакуированное население. Каждый день чрезвычайного положения стоил стране 4,5 миллиона долларов.
В 94-м, в мае, я прилетел в Нью-Йорк с моей последней женой Мариной. И вновь Иосиф одел и меня, и ее. Ему это доставляло удовольствие. Мы с ним общались тогда, будто и не расставались. Потом пошли к нему домой — посмотреть на его дочку Анну, пока ее не уложила спать Мария, жена Иосифа.
Бродский подарил Генриху новые книги и подписал. На книжке “Часть речи” текст: “Милому моему Генриху небольшое словоизвержение от Иосифа Бродского”. На другой — еще одна надпись: “Вулканологу от волконолога”. И еще: “Генриху Штейнбергу, смотрящему в огонь. С любовью Иосиф Бродский”. На сборнике “Мрамор”: “Дорогому Генриху. Прочтите эту пьесу, сэр, она — отрыжка СССР”.
А потом Генрих достает маленький альбомчик фотографий, снятых на похоронах Иосифа. И рассказывает, как все это было. Приехали Барышников, Алешковский, Рейн с Надей, Кушнер, писательница Людмила Штерн.
— Гроб стоял в похоронном доме — с понедельника до четверга. С утра мы собирались там. Потом шли в “Русский самовар”, где три дня шли непрерывные поминки, а вечерами собирались там же.
— Как себя вела вдова по отношению к русским друзьям Иосифа?
— В те печальные дни заметил, что вдова Иосифа держится отчужденно. Похороны взяли на себя ее итальянские родственники. Когда повезли гроб Бродского в склеп, то не позволили сопровождать его даже Барышникову.
— До вас доходит информация, где сейчас Мария с Анной?
— Она вернулась в Италию. Живет в Милане. Говорят, открыла кафе.
Отец пятерых детей
Историй, приключившихся с Штейнбергом, хватит не на один роман. Свою старшую внебрачную дочь Галину он удочерил. Она юрист. Генрих был трижды женат. И все по любви. Первая жена, художница Татьяна, месяца три или четыре провела на Камчатке. И этого было достаточно! Одна радость — рождение сына. Сейчас Александр стал компьютерщиком.
Вторая жена, Людмила, учительница истории и английского языка, — совершенно замечательная женщина. Их сын Миша родился на Камчатке. Он геофизик, окончил университет, затем полтора года учился в США. Мог остаться там, но он вернулся и продолжил дело отца — вулканолога. Дочке Ане — 19 лет. Ее будущая специальность — дизайн и компьютерная графика. Независимая волевая девочка завоевала звание чемпиона Москвы по восточным единоборствам.
Третья жена — Марина, театровед, работает в крупной газете.
— Наш сын, четырехлетний Игнат, — общий любимец. Все мои дети от него в восторге. Мы с Мариной развелись, Игната ко мне привозит его няня, и он неделями живет у меня. Марина вновь вышла замуж…
— Четвертый раз собираетесь жениться?
— Нет. Я в хороших отношениях со всеми женами и детьми. Одно я понял: детей не надо учить жить. Они живут в мире других ценностей. Но одно стоит им внушить: измены и предательства не надо воспринимать как мировую трагедию. Это, к сожалению, норма жизни, такая же печальная, как неизбежная смерть родителей. Так было и так будет.
Вулканы тоже живут и умирают. К ним отношусь как к женщинам — строго и уважительно. Нельзя себе внушать, что завтра все будет так же хорошо, как вчера. Нельзя допускать небрежность ни на вулканах, ни с любимыми. Ко всему следует относиться с ответственностью и во всем быть точным. Ведь несчастье случается не в самых опасных местах, а тогда и там, где становишься небрежным или самоуверенным.
Вторая жена, Людмила, учительница истории и английского языка, — совершенно замечательная женщина. Их сын Миша родился на Камчатке. Он геофизик, окончил университет, затем полтора года учился в США. Мог остаться там, но он вернулся и продолжил дело отца — вулканолога. Дочке Ане — 19 лет. Ее будущая специальность — дизайн и компьютерная графика. Независимая волевая девочка завоевала звание чемпиона Москвы по восточным единоборствам.
Третья жена — Марина, театровед, работает в крупной газете.
— Наш сын, четырехлетний Игнат, — общий любимец. Все мои дети от него в восторге. Мы с Мариной развелись, Игната ко мне привозит его няня, и он неделями живет у меня. Марина вновь вышла замуж…
— Четвертый раз собираетесь жениться?
— Нет. Я в хороших отношениях со всеми женами и детьми. Одно я понял: детей не надо учить жить. Они живут в мире других ценностей. Но одно стоит им внушить: измены и предательства не надо воспринимать как мировую трагедию. Это, к сожалению, норма жизни, такая же печальная, как неизбежная смерть родителей. Так было и так будет.
Вулканы тоже живут и умирают. К ним отношусь как к женщинам — строго и уважительно. Нельзя себе внушать, что завтра все будет так же хорошо, как вчера. Нельзя допускать небрежность ни на вулканах, ни с любимыми. Ко всему следует относиться с ответственностью и во всем быть точным. Ведь несчастье случается не в самых опасных местах, а тогда и там, где становишься небрежным или самоуверенным.