2006-05-10

"Фронтовые разведчики в кино и книгах — на 99% художественный свист"

«Глаза и уши Советской армии» — так писали о них фронтовые газеты. Фашисты панически боялись их и люто ненавидели, подвергая жестоким пыткам, вырезая звезды на лбу и вешая на деревьях так, чтобы изуродованные трупы были видны со стороны противника.

У своих они вызывали противоречивые чувства: любимцев полков и дивизий ценили за добытые «трофеи» и крыли матом, когда взбешенные дерзкой вылазкой гитлеровцы наносили ответный удар. От них во многом зависела судьба военных операций — от взятия безымянных высот до освобождения крупных городов.

Они не вели фронтовых дневников, не носили при себе документов и именных медальонов, давая волю послевоенной фантазии киношников, литераторов и фронтовых баснописцев. Документальную летопись войсковой разведки Великой Отечественной предшественники современных спецназовцев навсегда сохранили в архивах своей памяти. Конечно, те, кто дошел до Победы.

Александр Федорович Свилюков воевал в составе групп захвата разведрот легендарных дивизий — Сталинской добровольцев-сибиряков и  знаменитой Идрицко-Берлинской стрелковой, водрузившей знамя над рейхстагом. Он — один из немногих оставшихся сегодня в живых полных кавалеров ордена Славы. В Украине их около тридцати, в Киеве — он единственный.

— Александр Федорович, правда ли, что без вас, сибиряков, не было бы перелома в войне?

— Во всяком случае сибиряки его ускорили. Помню, когда осенью сорок второго в составе 150-й Сталинской дивизии я попал под Москву, весь Калининский фронт гудел: приехали добровольцы-сибиряки! Теперь дело пойдет быстрее! И действительно, была прорвана оборона и дело пошло... Только с 25 ноября по 15 декабря наша дивизия освободила 50 населенных пунктов, взяла в плен 80 офицеров, уничтожила 8600 фашистских солдат, 390 пулеметов, 83 танка, 80 автомобилей, 35 орудий, 23 дзота и 14 минометных батарей...

— Наверное, и в разведку попали благодаря сибирской закваске?

— Конечно, я ведь коренной сибиряк, чалдон. В тайге и с медведями встречался, и с волками, и с рысью. А война меня застала в Хакасии, на реке Абакан, где я занимался мирной разведкой — искал черный металл. Как буровой мастер успел пробурить полторы скважины неподалеку от тех мест, где обитали знаменитые отшельники Лыковы, но тогда мы не знали о них.

На фронт меня не взяли — не было восемнадцати. Пришлось брать военкома измором, пока 20 января сорок второго года он не сдался —мол, черт с тобой, поезжай!..

В разведгруппы нас отбирали прежде всего по внешним данным, физической силе и выносливости. Численность группы — 10—12 человек, оптимальное количество, выверенное боевой практикой. Больше нельзя — нарушается скрытность, меньше — недостаточная огневая мощь. Никогда ни один командир разведподразделения не выпускал в боевой поиск 2—3 разведчиков, как любят показывать в кино. У нас были группа захвата, группы правого и левого обеспечения, которые ее прикрывали, давая возможность совершить нападение на объект. Кроме того, необходимо было охранять проходы, проделанные нами в проволочном заграждении противника и минном поле, чтобы в ночной темноте в считанные минуты безошибочно вернуться в свою оборону. Любая задержка в условиях скоротечной операции была чревата гибелью всех разведчиков и срывом боевого задания.

— Какие задачи выполняла разведгруппа?

— Мы обеспечивали командование контрольными пленными. Никакая агентурная разведка, ни воздушная, ни танковая, не давала тот ценнейший материал, который мог дать живой человек — «язык». Добыть его было очень непросто. Ночной поиск — сложнейшая штука. Минные поля, воронки, кочки, колючая проволока с подвешенными банками-«погремушками» — сплошная полоса препятствий. Успех обеспечивали внезапность, бесшумность и оперативность нападения. Захват объекта — 1—1,5 минуты, пока немцы находятся в состоянии шока. И еще 1—2 минуты на отход с «языком» в безопасную зону «нейтралки». Фашисты ориентировались очень быстро и в случае малейшего промедления с нашей стороны делали все, чтобы разведчики не ушли безнаказанно: начиналась автоматная стрельба, минометная, затем подключалась артиллерия...

Наша работа, а это была именно работа, не имеющая ничего общего с киношной романтикой, осложнялась еще одним обстоятельством. Существовал непреложный закон войсковой пехотной разведки: независимо от исхода операции группа должна вернуться домой в полном составе. Убитых, раненых, снаряжение — все необходимо доставить обратно и одним рейсом. Если этого не произойдет, группа отстраняется от дальнейших операций.

Был такой случай с нами в «Демьянском котле» под Москвой. Один из наших разведчиков подорвался на мине. Его разорвало на куски. Нашли только руку, завернули в маскхалат, забрали с собой... Нельзя было вернуться, не досчитавшись кого-то. Необходимо предоставить доказательства, что разведчик погиб, а не попал к противнику.

У нас существовала специальная система сигналов и паролей, ведь нередко мы возвращались не в свою, а в соседнюю дивизию, где нас могли принять за немцев и перестрелять, как куропаток. Но лучше всего срабатывал общевойсковой пароль «Мать твою так!» — по нему сразу узнавали своих.

— В советских военных фильмах классический образ «языка» — связанный фриц с ненавидящим взглядом и кляпом во рту. Это похоже на правду?

— Это художественный свист. Мне нередко приходилось слышать байки из уст ветеранов на различных встречах и вечерах памяти о том, как они брали «языков». Они несли какой-то бред, не зная ни тактики, ни организации поисковых операций. Я молчал, понимая, что им хочется приукрасить свою фронтовую биографию. Кинорежиссеры и писатели без конца затыкали рот «языкам» кляпом. Ноги у этой байки растут от Первой империалистической, так поступали тогда донские казаки-пластуны. Мы же контрольных пленных не связывали и рот им ничем не затыкали. Какие там кляпы?! Во-первых, человек не бутылка. Он или задохнется, или выплюнет его. Во-вторых, не было ни времени, ни необходимости затыкать пленному рот. Его просто предупреждали: первая пуля — твоя. А немец, как и любой другой, кто попадал в плен, согласен сделать все, чтобы спасти свою шкуру: идет на любые унижения, безоговорочно выполняет все приказы, тащит наших раненых, снаряжение, без конца твердит: «Гитлер капут!» и даже пытается убедить, что он антифашист. Многие из них благодарили нас за то, что мы жизнь им сохранили, сократив пребывание на фронте.

Или другие сказки о разведчиках: сидит «герой» на бруствере окопа, скучает. Дай, думает, схожу за «языком»! Куда?! Передний край — это же граница. Те, кто идут туда без согласования, считаются перебежчиками. Их или задерживают, или уничтожают. Если задерживают, то ведут в «особый отдел», и там уже не докажешь, что за «языком» пошел.

Был такой председатель Союза писателей СССР, герой Советского Союза Карпов. Издал десятитомник о войне и тоже рассказывал, как «языков» брал. В штрафбате он, наверное, был, но в разведке точно не бывал. Такую абракадабру выдавал! Или известный наш писатель и поэт, военный корреспондент Константин Симонов. Я вел с ним переписку по поводу пехотной разведки. Он благодарил за интересную информацию и обещал ее учесть, но так и не смог отказаться от впечатляющего художественного приема «кляпов».

Количество тех, кто служил в спецподразделениях общевойсковой разведки, ничтожно мало по отношению к общей численности армии. Информации почти не было, а незнание и желание прихвастнуть порождали слухи и небылицы.

— Вы одним из первых получили высшую солдатскую награду — орден Славы. За какие боевые заслуги?

— За взятие контрольных пленных. Во всех поисковых операциях я был в составе групп захвата, чаще — возглавлял их, а с присвоением офицерского звания руководил операциями разведгрупп. 8 ноября 1943 г. вышел указ об учреждении ордена, а я на ноябрьские праздники взял в ночном поиске ценного «языка», за что и получил свой первый орден Славы. Второй и третий — в августе 44-го, с интервалом в несколько недель. Всего на моем счету — 17 «языков». Много это или мало, можете судить по такому факту фронтовой статистики: только 5% ночных поисков завершались успешно. Помню, как в январе 43-го мы вели упорные поиски и никак не могли выполнить боевую задачу, наша разведрота несла потери. Немцы обнаружили нас и открыли бешеный артиллерийско-минометный огонь. При отходе один из нас был смертельно ранен, второй погиб, трое получили тяжелые ранения. Раненых мы вынесли, а убитых сразу взять не смогли и добывали три дня, потеряв еще двоих разведчиков.

Сейчас бы сказали — бессмысленные жертвы, тогда это были законы войны, жесточайшая дисциплина, во многом благодаря которой мы победили.

— Заградотряды, штрафбаты и «особые отделы», о которых начали писать лишь через много лет после войны, — тоже необходимая дисциплина?

— Конечно! Заградотряды — это не изобретение Сталина. Они существовали во всех армиях мира. Особенно если взять румын, так этих вояк еще веревкой надо привязывать, чтоб не убежали. Армия ведь в основном состояла из крестьян. А у многих из них с патриотизмом было слабовато. Для крестьянина ведь что главное — «майно, хата, земля и жинка», зачем ему эта война! Поэтому за фронтом обязательно шел заградотряд, состоящий из сотрудников НКВД.Мы их называли «тюремщиками». Я сталкивался с ними один раз, когда получил отпуск в Новосибирск. Попутный грузовик, на котором я ехал, остановили на КПП за линией фронта. Проверили документы: а ну слазь! Какой еще отпуск! Без разговоров разоружили и увезли под арест. Это длилось часов пять. Утром открылась дверь: извини, лейтенант! Они созвонились со штабом дивизии, все перепроверили. Тогда я узнал, что попал к заградчикам...

— Получается, что на подвиги солдаты тоже шли под прицелом НКВД?

— Это разные вещи. Заградотряды — это военная дисциплина, борьба с дезертирами, иностранными разведчиками, а подвиги — это патриотизм, масштабы которого многим сегодня не дают покоя. Александр Матросов — не вымышленный персонаж и не собирательный образ, как пишут о нем теперь те, кто, перелицовывает историю. Мы воевали с ним на одном участке фронта, под Великими Луками, где он совершил подвиг в день 25й годовщины Советской армии.

И все, что произошло с Зоей Космодемьянской, — не «советская пропаганда», а подлинная правда. Наша часть брала в плен подполковника 197-й дивизии Рюдерера, солдаты и офицеры которого казнили Зою.

— Вы получили благодарность от Сталина за освобождение Риги. Современная Латвия считает советских солдат оккупантами. Как вас встречали тогда латыши?

— По русскому обычаю — с хлебом-солью, бидонами молока, ведрами сметаны и салом. Все это в изобилии выносилось на дорогу к проходившим войскам.

Историю уродуют националисты. С этой публикой я вплотную сталкивался после войны, когда был чекистом. Я принимал участие в операциях по выкуриванию бандеровцев из схронов, в поиске и поимке Стахура, того самого, который убил Ярослава Галана. Тогда уже была отменена смертная казнь через повешение, но для него сделали исключение, публично казнили в родном селе...

— Вы воевали в легендарной 150-й Идрицкой дивизии. Брали Берлин?

— Нет. В конце войны меня направили на курсы младших лейтенантов Второго Прибалтийского фронта и распределили в другую дивизию командиром разведроты. Моя же, Идрицкая, к тому времени перешла в распоряжение маршала Жукова, под Одер, и я потерял с ней связь... Демобилизован был в марте 1947 г., тогда и попал в Киев.

Так что знамя Победы над рейхстагом, в отличие от многих претендентов, я не водружал. Как-то сказал сгоряча одному из них: «Слушай, имей же совесть! Ты ведь воевал в 5-й ударной армии, а знамя водружала 3-я!»

Да что с него возьмешь, и среди нас, ветеранов Великой Отечественной, тоже немало трепачей. Встречаются даже известные личности.

— Имена назовете?

— Помните фильм «...»? (Называет популярную картину)

— Вы хотите сказать...

— Я — профессиональный разведчик, чекист, после войны окончил высшую школу МГБ СССР и уверяю вас, что многие обстоятельства в этой красивой легенде слишком противоречивы, многие «факты» абсурдны. Но народ любит легенды, тем более что все это — дела давно минувших дней. Зачем ворошить прошлое?..